10 фрагмент

Встал на стул служительницы и начал разглядывать картину впритык, приблизившись лицом к самой мадонне и младенцу. Все, кто был в зале, так и ахнули. Японцы, так те тут же начали снимать на видеокамеру. Отовсюду сбежались служители, даже полицейский, стали кричать. Она готова была сквозь паркет провалиться. А он досмотрел все, что хотел, слез со стула, как ни в чем не бывало, и пошел, не оборачиваясь, к выходу. Она за ним, боясь только, что остановят и задержат. Она и язык-то немецкий толком не знала, чтобы объясниться, он тем более.

 Они разделись под ободряющим взглядом служителя, забравшего шубы. Неясная мысль, надо ли давать чаевые, когда и сколько, - как всегда мелькнула в голове Якова Петровича. Пригладив перед зеркалом волосы ладонью, он двинулся вслед своему более предприимчивому, как казалось, новому знакомому. Тот, выбрав с помощью официантки, столик, уже устраивался за ним, с любопытством оглядывая полупустое помещение. То ли время выбрали такое, то ли подвал не пользовался популярностью. Девушка подала им меню. Яков Петрович уже жалел, что поддался первому порыву и пошел сюда, но это всегда так.

«А мы ведь, кажется, еще и не знакомы, - сказал он. – Меня зовут Яков Петрович». Спутник его был занят изучением меню и потому пробормотал что-то невнятное, дразнящее, нечто вроде «Маков Тотович».

«Думаю, по коньячку граммов по сто пятьдесят, - сказал он. – Для начала. Вы закусывать будете?»

«Отнюдь, - отвечал Яков Петрович. – Еще после ночи не отошел. Выпить - другое дело. Так как вас зовут, я не расслышал».

«Яков Петрович, - повторил на сей раз четко господин, лицо которого было удивительно знакомо Якову Петровичу. С другой стороны, и его ведь неоднократно принимали за непонятных людей, особенно, когда он был в костюме, как сегодня, вымыт, выбрит и выглядел особенно хорошо. – Меня зовут Яков Петрович. Как и вас, дражайший».

Яков Петрович откашлялся, не зная, как это понимать. Как шутку со стороны господина или как игру природы, которая, возьми да и распорядись таким образом? В подобных заведениях почему-то не принято было быстро обслуживать. Стало быть, так и придется сидеть, покашливая и не зная, о чем говорить. Нарожаем ментов, а потом удивляемся, что живем, как в зоне.

«Я ведь, - сказал он вдруг, - ту повесть Достоевского очень даже любил. В свое время она меня по голове ударила. Когда лет двадцать было. Тем более, что совпадение такое. Я, признаться, в истоки полез, и даже повесть бедного Якова Буткова, если фамилию не путаю, достал и прочел. И потом еще клуб “Петрович”, новогодняя ночь, снег, Мясницкая. И то, что Борис Пастернак тут жил, и что Вячеслав Всеволодович Иванов целую работу об этом написал, - вы, возможно, знаете. А то, что здесь неподалеку в переулке жил Сергей Сергеевич Сушков, герой моего, так сказать, романа, это мимо вас наверняка прошло».

Собеседник, разглядывая меню, пробормотал что-то вроде «девочками не интересуюсь», или, может, это ему показалось. Подняв голову, тот подозвал девушку, чтобы сделать заказ. А разве не заказали? Странно. Бессонная ночь, видно, давала о себе знать, сознание было не твердым, зато уютным и каким-то особенно своим. Давно уж хотел избавиться от себя прежнего, закостеневшего, и теперь с удовольствием впадал в теплое, мягкое, неведомое, интимное как полусон.

Коньяк пришелся очень кстати. Утеплившись изнутри, он решил пофилософствовать, дабы придать беседе более личный и неожиданный характер, а там, глядишь, что-то вызнать о странном тезке, сидящем перед ним и кажущимся рассеянным и утратившим к нему интерес.

Зачем-то начал рассказывать о сайте, в котором выступает голым до интимнейшей исповеди перед всем светом, которому, однако, не нужен, только себе, порождающему все новые тексты, поскольку не известен. Господин слушал невнимательно, глазея по сторонам подвала, разглядывая посетителей, особенно женского пола, или официанток, бегающих мимо. Одну из них умудрился аккуратно прихватить за жопу, причем, та не фыркнула, не возмутилась, и даже не пукнула, а одарила торопливым подобием улыбки. Странно, но даже это нахальное невнимание к нему не вызвало у него антипатии. Улыбающаяся жопа… он плыл в приятном полусознании от выпитого.

 Сын проснулся, пожаловался, что у него червяк в попе. Она сделала клизму, дала валериану, пообещала, что обязательно пойдет с ним к доктору. Он заснул, а она села к столу, включила настольную лампу, и стала писать письмо на компьютере. Он так ни на одно и не ответил. А сына, подумала, если что, то отправит к бабушке.

 Когда выпьешь, сразу хочется еще. Он разлил коньяк из графина по рюмкам, предложил тост за Новый год и положенную ему удачу и счастье. В углах зала клубился полумрак. Впрочем, тут же он стал говорить об энергии придумывания, которая держит каждого из нас на плаву. О том, что первое, что придумывает человек, это себя. Потому что только так можно увидеть себя со стороны. Придумав себя иным. Только одно томит во всех этих фантазиях путешествий в неслыханный Египет, сочинения себя Борхесом и написания Книги Брэм. А именно то, что ни на минуту нельзя расстаться с собой, чтобы доказать, что все это правда, а не умная гиль. Потому что все, что связано с тобой, несет почему-то легкий отпечаток тоски и нежити. Чувства недоумения и двойного дна, в котором осужден вечно барахтаться. Выход может быть, только если удастся стать по-настоящему другим человеком, то есть вовсе исчезнуть из виду.

 Будто видишь его сквозь стекло, а дотронуться не можешь. И постель уже не помогает. На гнусности его не обращаешь внимания, а до дна даже с оргазмом не достаешь. И от этого жутко.

 Странное ощущение, что слышал что-то подобное, но не готов сейчас вдуматься в это, окутывало его. Он поймал себя на том, что улыбается с тоста, а улыбка ни к чему и деть ее некуда, вот и висит как сопля. Достал носовой платок и стер улыбку.

Тот продолжал говорить, а он отвлекся, стал думать о том, что значит наличие человека с точно таким же именем. Как различать их писания, если те появятся в печати? Как называлась та статья в газете… - «Атака клонов». Ему, небось, будет стыдно читать опусы того, а ему – его, так что ли? Может, обговорить друг с другом текст перед публикацией? Нет, ерунда. Но ведь будут принимать одного за другого, и это наверняка. Даже не объяснишь, что это не ты. А потом и собственное примут за не принадлежащее тебе. Напасть.

Он потыкал в горшочек с горячим сыром с грибами, который очень даже ничего после коньяка. Потом вспомнил, что у «Петровича» тоже дают что-то подобное, и непонятно, почему он туда не идет. Вернее, понятно. Потому что если вдвоем идти, то непонятно, как представить этого субъекта. Это как явиться с девушкой на вечер, где жена и все знакомые. Насмешка какая-то выходит. Извиниться, сказать, что его ждут? Выйдет грубо, как будто врет, и повод дурацкий.

«Ну так вот, чтобы стать тем, кто мы есть на самом деле, - слова собеседника вдруг входят в его сознание, - нам нужен внешний авторитет, водитель, который толкает нас на нужную стезю. Отсюда все эти разговоры о дьяволе, которому продаешь душу. Забывают только, что этот дьявол ты сам, то есть твое предназначение. Печататься ведь хочется. И известным быть тоже не запретишь. Так что дьявол нас не волнует. Вот ты сказал, как мы будем печататься под одинаковыми именами? – Когда это я сказал, удивляется он про себя, я молчал и молчу, но сам понимает, что за дурацкой улыбкой, которую так до конца, выходит, не стер, никаких оттенков не разобрать, а, стало быть, молчит, улыбаясь еще шире. – Отвечу. Мы вместе будем писать. Ты разве не говорил, что нуждаешься в рывке. Что еще немного и будет то, что надо?»

Елки зеленые. Куда улыбку деть?

«Ну так вот это самое и будет. Я гарантирую. Вернее, мы гарантируем».

Ему очень хочется спросить, кто эти мы, которые гарантируют, но он и так знает, не дурак. С другой стороны, тот и сам, того и гляди, спросит: «А ты кто такой?» И что ему отвечать?

«Я, правда, не понял, как это вы технически себе представляете?». – «Слушай, вот этого не надо. Давай сразу на “ты”, а то как два педика».

И опять он только внутренне поморщился на эту пошлятину. Но проглотил.

«Даже давай выпьем и поцелуемся, чтоб без дураков. Ты меня уважаешь?»

Да он издевается над ним, пришло ему в голову. Странная, однако, издевка. И пренебрежение это, с обещанием помощи. Да он дурит его. Странный тип.

Он почувствовал, что наконец справился с улыбкой. Всего-то и надо, что озвереть. С другой стороны, ему самому укор: товарищ носит его имя, претендует на большее.

«У меня изжога, - сказал он. – Боржоми надо заказать. Неважно. Мне надо в «Петровича». Если у вас нет билета, я могу провести, как член клуба. Да и на “ты” это все равно. Я хотел сказать, что думал о чем-то подобном. Но чтобы кто-нибудь из нас был бы маленьким. То есть совсем крошечным. Как бы выйти из игры. Я согласен. Я говорю наспех, но вы, то есть ты, наверняка следишь. Маленький - это значит, что не разделяет ценностей. То есть в стороне и наплевать. Не как у Свифта, а, по-другому, хотя, впрочем, не знаю».

«Погоди, погоди. Твое здоровье».

«Да. Твое здоровье. Нет, потом поцелуемся. Я не люблю этого».

«Ты предлагаешь мне быть маленьким. А еще лучше, самому стать маленьким. Как бы уйти от ответственности. Я крутой, большой, основной, а ты - крошка со стола. Ты не думаешь, что это комплекс Наполеона наоборот, а?»

«Я не подумал. Может быть. Это остроумно. Но я другое имел в виду».

«А, может, хватит играть в дурака, да еще подкидного, ты не находишь? Времени мало, а мы тут дурью маемся».

 Сказать, что ей очень нравилось совать ему в зад вибратор, пока он ее брал, так нет. Из таких мелочей, видимо, и складывается будущее раздражение. И что тут делать, совершенно непонятно.

 «Условности в сторону. Мы тебя раскручиваем как нечего делать. Скажу честно, людей стесняться нечего. Ты это сам знаешь. Только мы можем дать тебе то, что ты хочешь: абсолютность знания и власти. Что это такое, мы и сами не знаем. Ты выдвинут вперед, как проходящая в неизвестность пешка. Притом что ты сам двигаешь и ее, и нас, двигающих тебя. Ты понимаешь, что тебе невероятно повезло, что я работаю в ФСБ и смог пробить этот проект перед начальством. Все сошлось совершенно невероятным образом, ты можешь догадаться».

«Что я должен?»

«Уж, во всяком случае, не подписываться кровью на салфетке. Это эксперимент, в котором обе стороны участвуют наравне, то есть предполагают, что именно они главные и движут партнером. Но мы предоставим тебе условия, которые не снились Павловскому. Им нужно просто его забить, вот ты и понадобился».

«Мне нужна энциклопедия».

«Ты только говоришь, что тебе нужно, и на следующий день это у тебя есть. Ты не представляешь, как тебе повезло».

«Я знаю. – Он откинулся на спинку стула, впервые почувствовав себя свободным и сильным. – Единственный раз я почувствовал, что интересен другим людям, когда на секретном заводе, куда сдуру попал учетчиком отдела заработной платы и соцсоревнования, меня расспрашивал курирующий этот завод гебист. Я вышел в полном восторге. Как в шестнадцать лет из военкомата, когда мне и Саше Забелинскому из всего нашего класса предложили идти в военное училище. Забя потом так в ГРУ и оказался».

«Ну вот видишь. – Он устало потер лицо ладонью. – Жизнь находит сюжет, вот, что главное. Я это и по себе могу сказать. Ты даже не представляешь, сколько вокруг тебя наших ребят. И на работе, и всюду. И тут ты их всех обходишь. Они о тебе не будут даже понятия иметь. А ты о них будешь знать всё. Так что просто подумай о своих условиях. Такое дается один раз, и не надо дешевить. Понятно, что я не о деньгах. Вернее, не только о деньгах».

 Сначала она любила разглядывать карты городов, куда мечтала когда-нибудь поехать. После первых же путешествий поняла, что разглядывание карт намного интереснее всего, что можно увидеть на самом деле. Но впечатления уже успели убить все, что можно было нафантазировать, и она убрала карты в книжный шкаф.

 «Если бы ты знал, сколько я уже составлял планов и проектов!»

«Я знаю. Но этот – первый и последний, который воплотится».

«На самом деле я представляю, кто ты, - сказал он, решив, что нелепо стесняться. – Всю жизнь я разговаривал с самим собой. В детстве выходил из дома, где невозможно было находиться, шел вечером в парк и два часа, гуляя до Песчаной и обратно или до Силикатного и обратно, разговаривал с собой. На самом деле, как выяснилось, с тобой».

«Интересная мысль, - сказал он, так внимательно глядя куда-то над его головой, что он не выдержал и повернулся посмотреть. Ну, официант. Неужели тоже их человек? Вполне возможно, иначе, зачем бы они зашли именно сюда. – Ты хочешь сказать, что ФСБ на самом деле и есть наша внутренняя суть, наше желание абсолютного понимания, абсолютной власти и абсолютной интимности? Только она, как и коммунизм, никак не умела соответствовать своей идее. Понимаю. Но именно сейчас появился шанс все исправить. Можно сказать, последняя попытка».

Задумавшись, он не отвечал ему. Положив локти на стол, сжал ладонями щеки. Кто-то громче включил музыку, и та загрохотала.

«Странно, - сказал он, наконец, - я не очень ловко чувствую себя с людьми, но вы на меня не давите. Не мешаете делать вид, что я как бы думаю».

«Словно перед самим собой», - сказал тот, криво усмехнувшись и приступая к еде.

 Девушка, мечтающая о любви, не может не думать о смерти, как о ее замене. Направо пойдешь, любовь обретешь. Налево пойдешь, - в смерть попадешь. И неизвестно, что лучше, потому что смерть это такая отдельная страна, где мало кто еще побывал. Не чета даже вашему Парижу.

 «Вы даже не представляете, - заговорил он вдруг, горячо и как редко с ним бывало. – Тут такой проект, который сразу должен выиграть. Такое раз в десять лет бывает. Как у Володи Яковлева в 89-м, когда он придумал «Коммерсант» с новыми людьми, которых до него и в помине не было. Сейчас то же самое. Я в Интернете в LiveJournal’е золотую жилу нашел настоящую. А она уйти может, и обидно за ребят, которые так и сгинут. И за себя обидно. Почему какие-то идиоты все гробят, за что ни возьмутся, а нормальные люди так в отстое и сидят? Мне ваша помощь очень даже нужна».

Он допил свой коньяк и внимательно посмотрел на графин, где осталось хорошо, если на одну порцию. Подумал и налил все в свой бокал. Он заметил странную закономерность, - когда он возбуждался, то собеседник впадал в некое равнодушие и молчаливость, а когда он сам решал молчать и слушать, ни на что не реагируя, тот вдруг принимался убеждать и высказываться. Такое эмоциональное коромысло обыкновенно бывает в семейной жизни, но вот так с незнакомым почти человеком это в первый раз. Может, неслучайно все, и получится? – подумал он.

 Иногда понимаешь, что кто-то тебя сюда послал. Лелеешь в себе это мгновение понимания, творишь из нее опухоль, которая скоро тебя изымет из обращения.

 Им казалось, что они здесь как-то отдельно, сами по себе, говорят между собой и никому не мешают. К ним подошел услужающий, поинтересовался, все ли их устраивает, нормально ли обслуживают? Потом, наклонившись, сказал, что есть, действительно, очень хорошие девочки. Слово «действительно» он подчеркнул. Проходили стажировку в Японии и, главное, лично они вдвоем этим девочкам понравились, сразу видно интеллигентные люди, которых сегодня нечасто встретишь. Вон та дверь – вход в кабинет. Можно просто посмотреть интерьеры, пишущим людям это будет интересно.

Лично он колебался, как всегда, хотя, почему бы не посмотреть на интерьер, но второй Яков Петрович очень даже оживился и по-деловому сказал, что они сейчас договорят, а потом пройдут именно в эту дверь, в какую сказано, и пусть стажерки из Японии их там уже ждут. Довольный услужающий поздравил еще раз с Новым годом и деликатно отошел в сторону. 

назад   вперед