25 июня 2007 года

Толерантное

Александр Филиппенко и Александр Филипенко или наоборот

Своей светской широте – и долготе – иной раз сам позавидуешь. Начинается дневной забег в Белом зале ГМИИ им. Пушкина на презентации золотого Корана. Без всяких кавычек. Взяли оригинал древнейшей рукописи Корана из петербургского Института востоковедения и копировали его на золоте музейного качества – Au-999 13-го класса чистоты поверхности. Типа, нет мировых аналогов. На один экземпляр Монетный двор Гознака затратил полтора года. Всего должны сделать десять копий. На профит с продажи их хорошим мусульманским дворам и странам собираются еще и открыть какое-то книжно-культурное учреждение при чем-то мусульманско-востоковедном.

Золотые листы Корана

Собрались всякие хорошие люди в фесках и тюбетейках, с бородами как у старика Хоттабыча, послы лиги арабских стран и просто стран. Сами золотые тончайшие листы выставили в центре колоннады напротив Белого зала. Со всеми орнаментами, арабскими цифрами стихов, названиями глав. Директор института востоковедения Ростислав Рыбаков, сам индолог, вспомнил, как был в Мадрасе, и в какой-то антикварной лавке его встречали как дорогого гостя, так что он даже удивился. Спросил приставленного мальчугана, почему, мол, так. Тот ответил: «Так вы же из мусульманской страны к нам приехали!»

Министр Соколов и замдиректора ГМИИ Зинаида Бонами

Время до фуршета мы с Галей решили переждать напротив, в музее частных коллекций, где открывалась выставка русской живописи из музей Ханты-Мансийского национального округа, она же легендарная Юрга, по которой в XVI-XVII веках сходили иностранцы, как по легендарной стране чудес. Но таковой она стала только недавно, как в ней отыскали и пустили в дело нефтедобычу. Лет 10-12 назад создали фонд отчислений для всего хорошего, в частности, решили скупать сначала иконы, а затем и русскую живопись XVIII-XX веков. Поскольку начали еще до дефолта 1998 года, то собрали много чего хорошего – из частных коллекций, с аукционных торгов. Брюллов и Кипренский, Айвазовский и Боголюбов, Поленов и Ярошенко, Суриков и Бурлюк, Малявин и Сомов. Гале показался подозрительным Нестеров 1934 года – будущий лауреат Госпремии пишет в 1934 году «Отцы-пустынники и жены непорочны»? Да и картина странная. Но собиратель коллекции объяснил ей, что это авторское повторение картины из собрания дирижера Голованова, сделанное якобы для дочери и чуть ли не с разрешения Сталина. В общем, уговорили, но осадок остался. И Павел Кузнецов «В кошаре» 1913 года тоже подозрительный. Тут уж ничего не спрашивали. Только, увидев Петра Авена, пришедшего на вернисаж, решили, что, небось, он и продал им. Впрочем, это все, конечно, шутка, не более того.

Пейзаж на двоих - губернатор Филипенко и министр Соколов

А, в общем, как увидишь автопортрет Петрова-Водкина с женой и дочерью или автопортрет Серебряковой, или лентуловский портрет Аполлона, сына художника, да и много чего другого увидишь, и хорошо на сердце сразу. Особенно, как после пресс-конференции оказались в буфете до основного открытия, где шампанское Абрау-Дюрсо очень хорошее, так только потом вспомнил, что, кажется, до третьего этажа так и не добрался.

Автопортрет с семьей Петрова-Водкина под Обнаженной Яковлева

Ну, ничего, зато перешли опять через дорогу и опять оказались в сфере золотого «Корана Усмана». Но там как раз уже все кончилось, и мы выпили только настоящего кофе сирийского с каким-то особым леденцовым сахаром, и Гале особенно понравились серебряные чайники. После чего сели на 16-й троллейбус и через десять минут оказались в Овальном зале библиотеки иностранной литературы, где был вечер литературы на идиш, посвященный выходу новой книги любимого нашего Исаака Башевиса Зингера «Папин домашний суд» в переводе, если не ошибаюсь, Александра Ливерганта.

Асар Эппель в ОВальном зале ГМИИ

Асар Эппель, уверявший, что брат Зингера был писателем гораздо покруче, чем Нобелевский лауреат, сокрушался, что идиш умер практически на его глазах – жившего в Останкино на улице, очень похожей на ту, что описывал Зингер. А сам он переводит с идиша только в память о своей маме, которая была из Люблина. Потому что переводить с идиш дело нелегкое. Вот ему, Асару Исаевичу Эппелю рассказывал поэт Семен Израилевич Липкин, как он однажды пришел к писателю Исааку Эммануиловичу Бабелю и на вопрос – ваши творческие планы? – отвечал: «перевожу Шолом-Алейхема». А надо сказать, что Бабель обычно каждую фразу писал на отдельном листе бумаги. После чего и так эту фразу рассматривал, и эдак. «И много ли перевели?» - спросил Липкин. – «Да вот месяц перевожу фразу – история гешихте майсами».

Юрий Веденяпин разговаривает после триумфального пения на идиш

Впрочем, все окончилось оптимистично. Екатерина Гениева предложила возродить идиш, а для начала заставить губернаторов создать фонды для распространения издаваемой еврейской литературы в библиотеках. Начать с какого-нибудь губернатора Саратова... – «Тогда это уже будет Сара-Тов», - возразил Асар Эппель. После чего вышел рыжий молодой человек Юра Веденяпин, сын Маши Веденяпиной, пригласившей меня на этот замечательный вечер, и спел, аккомпанируя себе на гитаре множество замечательных песен на идиш – заканчивая колыбельной и тум-балалайкой. Не случайно он преподает идиш в Гарвардском университете. После чего все направились разговаривать к накрытым столам, но мы съели разве что с десяток пирожков и груду черешни с парой пакетов сока да и пошли себе домой, что мы, обжоры, что ли. Мы не обжоры, мы толерантные светские люди.